Писать, впитывая чужой слог, дышать каждым словом, чужим прикосновениям и свято верить, что ты есть ты, это так глупо, не правда ли?
Не нужно ответов, замолчите. Бегите, спасайтесь. Они уже здесь, мои мысли выливаются пузырьками колы на белые джинсы, на белые рубашки, скинутые к вашим ногам. На телах танцуют сумасшедшие блики. Бабочки, проглядывает гармоны, проглядывает суть ли себя? Это сложно назвать сутью, омерзительную маску подростковой души. Она ломается, словно стекло, под ударами слабых кулаков, со скрипом прорывая кожу изнутри, боль пропитавшая себя.
И поиск, бесконечный
поиск среди строк, среди мира, цепляясь вновь за какие –то не понятные забытые дневники, брошенные владельцами, укрытые в Архивах, далеко-далеко.
Владельцы, которые забросили их будто бы игрушек на маскарадном вечере у более богатой девочке. Но игрушки дышат владельцами, крадутся за ними, всплывая в образах, и их лапы, казавшимися плюшевым успокоением, теперь сжимают горло, за этими игрушками приходят другие- слишком живые дневники, те бабочки –люди пропитанные каждым словом. И я одна из них. Я впитываю по частичкам чужой мир, потому что внутри меня ничего нет.
Крадусь притворившись милой игрушкой вслед за подолами и шлейфами ароматов чужой кожи на сапогах на шпильках, на английских туфлях. Я уже растворяясь в них ,не успев протянуть как положено кукле руки, не успев сказать простые слова. А зачем они? Отражения, вновь отражения перепутанные мысли. Что есть я? И снова появляется они, скрипя тяжелыми фанфарами своего греха, разрушая строгие оценки рыжеволосой королевы, они не осознанно заставляет впитывать себя через пар.
Из глаза это фейерверки, что смывались в моем горле и взгляде очередной дозой заливаемого вина под бой курантов. Вновь тряска и бег, я несусь за ними на фарфоровых ногах, которые разбиваются о ступени, откалываются пятки, и я падаю, у моих же ног мои пуанты валяются в красивом разбросанном темпе.
Слишком настоящее, слишком я, в пафосе слов, скрытом.
Вот она я? Правда? Зачем я иду? Что я ищу, закрыться. У зеркала прирастает воск к лицу, как у Нарцисса его голодающая маска последнего греха – самолюбия. И как у Дориана, что пытался сжечь портрет, а кто сожжет мой воск? Вдруг на самом деле я не фарфоровый.
Трещины в глазах, из них сыпятся камни, простые серые камни, разве чернила – это камень? Абсурдность в положении слов, новая заварушка.
Не нужно ответов, замолчите. Бегите, спасайтесь. Они уже здесь, мои мысли выливаются пузырьками колы на белые джинсы, на белые рубашки, скинутые к вашим ногам. На телах танцуют сумасшедшие блики. Бабочки, проглядывает гармоны, проглядывает суть ли себя? Это сложно назвать сутью, омерзительную маску подростковой души. Она ломается, словно стекло, под ударами слабых кулаков, со скрипом прорывая кожу изнутри, боль пропитавшая себя.
И поиск, бесконечный
поиск среди строк, среди мира, цепляясь вновь за какие –то не понятные забытые дневники, брошенные владельцами, укрытые в Архивах, далеко-далеко.
Владельцы, которые забросили их будто бы игрушек на маскарадном вечере у более богатой девочке. Но игрушки дышат владельцами, крадутся за ними, всплывая в образах, и их лапы, казавшимися плюшевым успокоением, теперь сжимают горло, за этими игрушками приходят другие- слишком живые дневники, те бабочки –люди пропитанные каждым словом. И я одна из них. Я впитываю по частичкам чужой мир, потому что внутри меня ничего нет.
Крадусь притворившись милой игрушкой вслед за подолами и шлейфами ароматов чужой кожи на сапогах на шпильках, на английских туфлях. Я уже растворяясь в них ,не успев протянуть как положено кукле руки, не успев сказать простые слова. А зачем они? Отражения, вновь отражения перепутанные мысли. Что есть я? И снова появляется они, скрипя тяжелыми фанфарами своего греха, разрушая строгие оценки рыжеволосой королевы, они не осознанно заставляет впитывать себя через пар.
Из глаза это фейерверки, что смывались в моем горле и взгляде очередной дозой заливаемого вина под бой курантов. Вновь тряска и бег, я несусь за ними на фарфоровых ногах, которые разбиваются о ступени, откалываются пятки, и я падаю, у моих же ног мои пуанты валяются в красивом разбросанном темпе.
Слишком настоящее, слишком я, в пафосе слов, скрытом.
Вот она я? Правда? Зачем я иду? Что я ищу, закрыться. У зеркала прирастает воск к лицу, как у Нарцисса его голодающая маска последнего греха – самолюбия. И как у Дориана, что пытался сжечь портрет, а кто сожжет мой воск? Вдруг на самом деле я не фарфоровый.
Трещины в глазах, из них сыпятся камни, простые серые камни, разве чернила – это камень? Абсурдность в положении слов, новая заварушка.