пятница, 13 октября 2017
"Я не знаю себя"
"Я боюсь себя"
"Я ненавижу себя"
Существо с огромным ртом-раной на шее, зарычало, когда в него плеснули горячим кофе. Существо зажмурило глаза, а потом посмотрело мокрыми от слёз глазами.
-Привет, чудовище, - отсалютовал Саша, ставя стул напротив чудовища, называвшим себя истинным Я. - Смотри, что я принёс тебе, - Саша достал резиновую широкую ленту, по размерам покрывшую всю шею чудовища.
Чудовище улыбнулось жалкой гримасой с размазанным красным ртом. Помада, когда-то украшавшее это существо, сейчас было прилипшей грязью к лицу. Оно потянулось к рукам Саши, заскулило. Но Саша убрал руку. Склонился прямо к лицу чудовища и заговорил.
-Радуешься тому, что скроет твои недостатки, сделает тебя хоть на долю привлекательным для всех, кто живёт в этом замке? Пользуешься моими подачками жадно, глупо. Я даю тебе ценное время, даю тебе столько возможностей, но ты упорно принимаешь всё, как должное. Я не развлекать тебя сюда прихожу, не помогать радовать тех, к кому ты чувствуешь хоть что-то своей жадной, склизкой пустотой. Но ведь никто, никто не признает тебя, чтобы ты не надел на свою уродливую шею, украшенную этой пастью с острыми зубами. Потому что все, - он склонился еще ближе, чуть левее, чтобы шептать на ухо чудовищу, называвшему себя истинным Я. - Все, каждый в этом замке знает, кто ты на самом деле. Ты отвратителен, жалок, уродлив, как не один из нас. Чудовище .
А после Саша отстранился кинув тряпку на пол перед чудовищем, с пасти на шее которого стекали кровавые капли, пачкали то, что еще звалось одеждой.
-Да, что ты знаешь? - прошипело чудовище, зарев, как загнанные лев. - Что ты знаешь? Я породил тебя! Моя пустота породила тебя, и всех, каждого в этом замке!!! - вопило чудовище и голос его разрывался, разбивался о стену.
-И что же стало, Зверёныш? - усмехнулся Саша, доставая пачку сигарет. - Что с того, что я вышел из этого жерла? Посмотри на себя, как бы ты не кичился своей пустоты, её деятельности, по сути, ты ничего не знаешь о себе. Об этой пустоте, ты ... - Саша улыбнулся шире и вновь наклонился совсем близко к чудовищу, называвшим себя истинным Я, а после, разрывая рубашку, сунул руку прямо в грудную клетку, где зияла пустота, с противным хлюпом перебирая пальцы. Чудовище захлебнулось и заревело.
-Я ненавижу себя... - захлебываясь слезами, кричало чудовище, раз за разом, то сбиваясь в быстром темпе, то уходя почти в молчание.
-Так давай разберёмся? - ужимка злая, саркастичная украсило человеческое лицо. - Ты же так любило себя, чудовище. Ты...
-Я боюсь...
-Чего ты боишься.
-Я боюсь этой зияющей пустоты, я ненавижу себя и боюсь себя. Я ничего не знаю о себе. Ничего не понимаю. Я боюсь.
-Боюсь неизвестного... - Саша с характерным хлопком вынул руку из пустоты грудной клетки, вытирая руку о рукав чудовища, и рассмеялся.
-И что же мы будем делать? - Саша закурил, смеясь горько, раскатисто, почти театрально.
-Я переделаю.... я сломаю - судорожно засеменило руками по воздуху чудовище. Оно надело повязку, но та быстро порвалась на острых зубах на шее, и чудовище вновь заныло.
-У тебя ломать то нечего. Нельзя сломать того, чего нет. Ничего нет... Пустое, жалкое чудовище. Мне мерзко от того, что я был порожден тобой. Гений уродства.
Антуанетта достала мундштук и бархатную коробочку изумрудного цвета. От коробочки пахло терпким кофейным табаком. Пьеро вздрогнул, когда послышался щелчок; тяжело вздохнул, когда Королевна чиркнула колёсиком зажигалки, подаренной Тенши, инкрустированной голубыми опалами, и опустил глаза. Внутри его плескалась буря эмоций, и он изо всех сил пытался сдержать себя. Сгорбившаяся фигура Саши у окна дёрнулась, он тоже закурил, демонстративно громко выдыхая.
Только сейчас стало слышно как в углу хрипло дышит чудовище, называвшее себя истинным "я". Истинному “я” было тяжело дышать, оно задыхалось так, словно его грудь сдавливал невидимый груз. На шее истинного “я” был рот с острыми торчащими зубами. При каждом вздохе чудовища присутствующие видели бездну этого страшного рта. Чудовище озиралось по сторонам испуганными глазами. Это чудовище было живым.
Антуанетта внимательно оглядела нечто в тёмном углу. У его ног лежал металлический ошейник, при взгляде на который истинное “я” скулило и дрожало. Это была не дрожь страха, а дрожь предчувствия и радости. Этот ошейник скрывал его жуткий рот. Предмет блестел перламутром. Дым сигарет не рассеивался, оставаясь в едва освещённой комнате. Дымка застывала высоко под потолками.
Тихий всхлип из угла стал спусковым крючком. Пьеро резко вскочил. Слезы досады брызнули из его стеклянных глаз. Он схватил чудовище за грудки, сбиваясь с ног и падая на пол почти в бессилии, сжимая белесыми пальцами одежду чудовища. Послышался треск разрываемой ткани. Пьеро рыдал в бессильной злобе и ненависти.
-Я ненавижу в тебе всё это, несовершенное, мерзкое отвратительное! - разрывался его высокий тонкий голос сквозь слёзы, казавшееся театральным. - ты глупое, невоспитанное чудовище.
Сдерживаемое так долго, ядовитое слово жгло фарфоровую грудь Пьеро.
Он чувствовал бессилие, злобу, ненависть, боль, стыд. Он ненавидел чудовище за неприятности, которые оно приносило жителям этого каменного холодного замка. За то, что подводило всех остальных. За то, что было слишком недалёким, честным и не думало ни о ком.За эгоизм, глупость, несовершенность. Оно было откровенное, говорило слишком неуместное и слишком резкое и то, что оно говорило было болезненным для окружающих. Воздушные замки, которые они строили столько лет, рушились. И всё из-за этого чудовища, которое было так похоже на создателя.
Рот на шее чудовища рыкнул.
-Я прекрасный, живой ... - выплёвывало оно слово за словом.
-Почему Вы считаете, что этого достаточно, чтобы оправдаться в глазах Пьеро, - холодный голос Королевны, уже потушившей бычок сигареты в хрустальной пепельнице. - Вы только и можете что говорить : я, да я. Вы зациклены на себе.
-Мне не надо оправдываться ни перед кем. Я... - Истинное "я" не замолкало. Ничего не менялось из года в год. Эта ненависть к себе самого чудовища сделало из него агрессора. Он пытался оправдаться, чтобы не говорил.
-Ты себя тоже ненавидишь. И куда больше, чем Пьеро... - Саша оказался совсем близко и опустился на корточки, пока Пьеро бил своими маленькими кулаками в грудь чудовища.
-Неправда, я хороший. Я заслужил. Я не ненавижу себя. Я люблю... - чудовище не замолкало, спорило, отчаянно пытаясь выиграть у собеседников, которых выиграть невозможно.
-Кого ты ненавидишь, Пьеро? Себя? Ты - часть этого чудовища, глупая кукла. - Саша горько рассмеялся. - Ты хочешь его убить? - его эмоции не изменились. Лицо Пьеро замерло, он застыл, поднял глаза на Сашу.
-Я ... - чудовище, называвшее себя истинным "я" также замерло. Самое страшное. - Я хочу, чтобы его не было. Не было вот этого. Я хочу, чтобы ты исчез, - чудовище взвыло, отталкивая от себя Пьеро, едва не разбивая его.
Саша еще раз повторил вопрос. А после сел на пол, около железного ошейника. И ткнул в него.
-Не хочешь марать руки? Да? Не хватит сил убить того, чьей частью ты являешься? - Саша наблюдал за игрой эмоций на светлом лице. Слушал, как плачет чудовище. -А ты чего разнылся, идиот? - он ткнул чудовище ногой. Прикрой свой рот на шее, он отвратителен, надень ошейник.
-Я не могу его убить, - ошеломленно сказал Пьеро.
-А что ты потеряешь?
-Ничего. Потому что это чудовище ничего не стоит.
-Уверен? - кивок. - Так почему же его не убить. Почему же не убить чудище, называющее себя истинным "я". Зачем оно вообще здесь. Оно убило всех остальных, Пьеро. Оно убило воспоминание. Оно нам правду рассказало. А кому нужна эта правда, когда есть воздушные замки, правда, Пьеро? - Саша говорил тихо, щурясь, потому что ошейник отбрасывал солнечные зайчики на его лицо.
-Без меня Вас не было бы. Вы мой венец творения, - выпалило истинное "я".
-Если мы твой венец творения, то херово у тебя вышло, - Саша усмехнулся, закуривая. - Люди убивали своих богов. Помнишь, создатель? Почему мы не можем убить своего бога? Пьеро, почему мы не можем его убить?
-Я не могу, - Пьеро, опустился на пол, закрывая лицо руками, всхлипывая. - Это чудовище единственное настоящее, что у на всех есть.
-Ненавидишь его, себя, нас? - Саша схватил Пьеро за загривок и ткнул в сторону чудовища
Только сейчас стало слышно как в углу хрипло дышит чудовище, называвшее себя истинным "я". Истинному “я” было тяжело дышать, оно задыхалось так, словно его грудь сдавливал невидимый груз. На шее истинного “я” был рот с острыми торчащими зубами. При каждом вздохе чудовища присутствующие видели бездну этого страшного рта. Чудовище озиралось по сторонам испуганными глазами. Это чудовище было живым.
Антуанетта внимательно оглядела нечто в тёмном углу. У его ног лежал металлический ошейник, при взгляде на который истинное “я” скулило и дрожало. Это была не дрожь страха, а дрожь предчувствия и радости. Этот ошейник скрывал его жуткий рот. Предмет блестел перламутром. Дым сигарет не рассеивался, оставаясь в едва освещённой комнате. Дымка застывала высоко под потолками.
Тихий всхлип из угла стал спусковым крючком. Пьеро резко вскочил. Слезы досады брызнули из его стеклянных глаз. Он схватил чудовище за грудки, сбиваясь с ног и падая на пол почти в бессилии, сжимая белесыми пальцами одежду чудовища. Послышался треск разрываемой ткани. Пьеро рыдал в бессильной злобе и ненависти.
-Я ненавижу в тебе всё это, несовершенное, мерзкое отвратительное! - разрывался его высокий тонкий голос сквозь слёзы, казавшееся театральным. - ты глупое, невоспитанное чудовище.
Сдерживаемое так долго, ядовитое слово жгло фарфоровую грудь Пьеро.
Он чувствовал бессилие, злобу, ненависть, боль, стыд. Он ненавидел чудовище за неприятности, которые оно приносило жителям этого каменного холодного замка. За то, что подводило всех остальных. За то, что было слишком недалёким, честным и не думало ни о ком.За эгоизм, глупость, несовершенность. Оно было откровенное, говорило слишком неуместное и слишком резкое и то, что оно говорило было болезненным для окружающих. Воздушные замки, которые они строили столько лет, рушились. И всё из-за этого чудовища, которое было так похоже на создателя.
Рот на шее чудовища рыкнул.
-Я прекрасный, живой ... - выплёвывало оно слово за словом.
-Почему Вы считаете, что этого достаточно, чтобы оправдаться в глазах Пьеро, - холодный голос Королевны, уже потушившей бычок сигареты в хрустальной пепельнице. - Вы только и можете что говорить : я, да я. Вы зациклены на себе.
-Мне не надо оправдываться ни перед кем. Я... - Истинное "я" не замолкало. Ничего не менялось из года в год. Эта ненависть к себе самого чудовища сделало из него агрессора. Он пытался оправдаться, чтобы не говорил.
-Ты себя тоже ненавидишь. И куда больше, чем Пьеро... - Саша оказался совсем близко и опустился на корточки, пока Пьеро бил своими маленькими кулаками в грудь чудовища.
-Неправда, я хороший. Я заслужил. Я не ненавижу себя. Я люблю... - чудовище не замолкало, спорило, отчаянно пытаясь выиграть у собеседников, которых выиграть невозможно.
-Кого ты ненавидишь, Пьеро? Себя? Ты - часть этого чудовища, глупая кукла. - Саша горько рассмеялся. - Ты хочешь его убить? - его эмоции не изменились. Лицо Пьеро замерло, он застыл, поднял глаза на Сашу.
-Я ... - чудовище, называвшее себя истинным "я" также замерло. Самое страшное. - Я хочу, чтобы его не было. Не было вот этого. Я хочу, чтобы ты исчез, - чудовище взвыло, отталкивая от себя Пьеро, едва не разбивая его.
Саша еще раз повторил вопрос. А после сел на пол, около железного ошейника. И ткнул в него.
-Не хочешь марать руки? Да? Не хватит сил убить того, чьей частью ты являешься? - Саша наблюдал за игрой эмоций на светлом лице. Слушал, как плачет чудовище. -А ты чего разнылся, идиот? - он ткнул чудовище ногой. Прикрой свой рот на шее, он отвратителен, надень ошейник.
-Я не могу его убить, - ошеломленно сказал Пьеро.
-А что ты потеряешь?
-Ничего. Потому что это чудовище ничего не стоит.
-Уверен? - кивок. - Так почему же его не убить. Почему же не убить чудище, называющее себя истинным "я". Зачем оно вообще здесь. Оно убило всех остальных, Пьеро. Оно убило воспоминание. Оно нам правду рассказало. А кому нужна эта правда, когда есть воздушные замки, правда, Пьеро? - Саша говорил тихо, щурясь, потому что ошейник отбрасывал солнечные зайчики на его лицо.
-Без меня Вас не было бы. Вы мой венец творения, - выпалило истинное "я".
-Если мы твой венец творения, то херово у тебя вышло, - Саша усмехнулся, закуривая. - Люди убивали своих богов. Помнишь, создатель? Почему мы не можем убить своего бога? Пьеро, почему мы не можем его убить?
-Я не могу, - Пьеро, опустился на пол, закрывая лицо руками, всхлипывая. - Это чудовище единственное настоящее, что у на всех есть.
-Ненавидишь его, себя, нас? - Саша схватил Пьеро за загривок и ткнул в сторону чудовища
понедельник, 23 марта 2015
Почему дно такое соблазнительное?
Душа разлагается.
Как хронтопы в художественном пространстве текста, как математическая формула струнной теории, как теория Выготского, как искаженная форма постмодерна.
Почему тьма зовет. Совершенно нет никакой разницы, какая именно эта тьма, ведь она все равно не дает развития.
Ты не поймешь, тьма искусства манит в свой плен, или тьма невозможных, недопустимых решений...
Никогда не поймешь, почему в этой тьме уютно или же просто хорошо.
Почему мы стремимся туда. Почему я иду туда?
Почему кончики пальцев мерзнут на морозе, а душа обливается слезами, после падения в эту бездну. Почему душа превращается в бурлящий поток, в реки крови. Метафорической,ярко-черной, ярко-красной, ярко-ярко-ярко. Блестит будто огоньки на елки, будто стеклянные шарики, пронзенные сотней, миллионом солнечных лучей.
А я сижу на кафельном полу, пытаясь собрать ее, бессильно сжимая пальцы. Душа вне тела, душа вне понимания.
Может быть душа во внешнем мире. Может быть она создала свое пространство, где мне не нашлось места.
Я будто бы Оля Мещерская, Андрей Балконский...
Мне нет развития, потому что я не вижу будущего. Потому что здесь и сейчас, эмоции поглащают.
Девочка, которая запуталась. Девочка, которая уже не девочка. Девочка, убитая на вокзале, но только живая, настоящая. Девочка в диссонансе, в накрученном кризисе.
Потому что никто не убивает за то, что ты не можешь найти решения.
Никто не убивает за неправильные решения, неправильный ответы, за предательство или оскорбление.
Никто не убивает за отречение.
У меня есть концовка, но она не ясна.
Я не буду путаться в ветвях дуба, утопать в собственном упадничестве. В собственном декаденсе.
Я выше этого, но душа рвется на куски, душа просит разршения. Душа... трепещет. Душа разлагается.
Но я... дышу.
Слышу, вижу.
Счастлива.
Счастлива.
Будучи взрослой, умной, но еще зависимой от определенных обстоятельств, я учусь решать собственные конфликты души.
Но это чувство....
Когда теряется вкус слов, ты утопаешь... даже если клянешься, что не будешь.
Ты здесь, в "Легком дыхании", на "Качелях" Бунина, но не здесь, не с ними. Далеко.
Теряешь вкус слов, теряешь мысли. Есть что-то постоянное.
Как идеалы. Постоянное....
Статичное. Белесые пальцы скользили по корешкам книг. Он держал глаза закрытыми, пряча безмерный свет, пряча отчаяние от увиденного. Светлый фарфор губ был приоткрыт, безвременье одной мелодии, как у музыкальной шкатулки, застыло на устах. Невозможность происходящего казалось черной тьмой над хрупкой фигурой. Она темной огромной птицей-призраком парила под высокими потолками библиотеки, заставляя шелестеть книги, подобно деревьям. У нее на перьях блестели янтарные капельки смолы. Коньячные капли оставались брызгами на книгах, на белесых одеждах. Птица была свирепа. Она норовила клюнуть, порвать кожу, одежду, забрать глаза. Ее страшное карканье порождало в сердце страх. Но Пьеро все так же шагал, напевая, не замолкая, не стремясь перекричать птицу. А свет жег глаза. Свет просвещения.
-Ты сделал ошибку,-строго сказала Антуанетта привставая из кресла и глядя за полуслепым, с закрытыми глазами Пьеро. - Ты совершил страшную ошибку, Пьеро.
-Вы нарушаете дистанцию.
В ее глазах на миг отразилось непонимание, резкий укол злости, но тут же она овладела своим лицом, отвернулась, шумя складками пышного изумрудного бархатного платья. Он посмотрела в окно, что отбрасывало алые тени на безупречный блестящий, будто бы зеркальный паркет. Там была тьма. В сердце создателя, за пределами замка была тьма. Тьма не совершенная, с дырочками звезд на ровном, шелковистом небе.
-Я всего лишь хотел тепла, как и Ома, - вздрогнул, остановился, но глаз не открыл, по щекам потекли слезы. - Я хотел почувствовать себя живым,-птица гаркнула громче и обрушилась на плечи Пьеро, опьяняя коньячным ароматом, кружа голову и больно впиваясь ногтями в плечо. Чернильные капли крови залили плечи, пачкая идеальный кружевной ворот белоснежной рубашки. Порванная кожа на плече блестела сквозь одежду. Птица взвилась, гаркнув с наслаждением и, продолжая обрушивать дождь медового алкогольного аромата на голову куклы, села на край высокого шкафа с книгами. Фарфоровый венок окрасился медовым цветом на серебре черных будто смоль, волосах Пьеро.
Весна ушла из сердца столь же стремительно, как заявилась туда.
-Недостойного заменителя тепла? Вы хотели спустится к ним на дно. Спуститься в бездну, предаться растлению. С каким наслаждением, с какой радостью вы делали это. Как были соблазнительны и пошлы. Так мастерски… И так отвратительно. Почувствовать себя частью этого очага, забыв главное. Что совершенство достигается через боль. Куда делись ваши святые идеалы, что вы отстаивали перед Александром? Вы предали их, как предали своим нарушением запрета главных. Как предали тех, кто заботился о вашем благосостоянии. Отреклись от заботы и доброты. Продали за наслаждение, за минутный покой в страждущей души, подверженной вечным вопросам и поискам. И как бы вы не стремились к высотам, вы все равно остаетесь на дне. Вы мерзкий. Я осуждаю вас, - последние слова она сказала с нажимом, с высокомерием, что было в королевской душе Рыжей куклы. Антуанетта поджала губы, поворачиваясь лицом к Пьеро. Он смотрел абсолютно белыми, слепыми глазами, а по щекам, по вискам из-под венка сочилась кровь. Она падала на одежду. Слезы боли, слезы вины, отчаяния были тихими, немыми, а изо рта доносились звуки шкатулки. Пьеро пел.
-Вы мерзкий, - еще раз повторила Рыжая королева. - И вы умираете, вы на своем дне. Вы подвержены всему этому мерзкому гедонизму. Где ваш святой аскетизм, ваши идеалы? Вы предались ему, слепому наслаждению. Вы заслужили того, чтобы потерять зрение. Но... Ночь близка, - тьма за окнами сгущалась, поглощая свет. – Она вернет вам способность видеть. Способность совершать.
Птица вспыхнула, призрачными перьями- холодом осыпавшись на юношу-куклу. Пьеро вздрогнул и осел на пол.
Антуанетта хлопнула в ладоши. И велела призраку-кукле унести его в зеркальный подвал к его полоумной сестре. В Одиночество. Рыжая королева вышла из мира картонных замков, закрывая последнюю книгу и проводя по обложке кончиками фарфоровых шарнирных пальцев.
воскресенье, 03 февраля 2013
Сегодня мне снился странный сон, напоминающий кошмар. Сон был о том, что слушая музыку в наушниках, я потерял возможность слышать окружающих. Музыка все играла и играла, даже когда я снял эти злосчастные наушники. Играло что-то до боли знакомое, родное, приносящее какое-то облегчение. Оно ударяло не хуже разкаленного молота по сознанию, смешиваясь в причудливом коктейле с паникой, страхом. Я пытался услышать сквозь музыку слова других, я пытался услышать свой голос, но он затухал, не успев расцвести. К Концу сна, я решил не разговаривать. Наверное, сказываются собственные нарцисстические замашки, я был лишен возможности слышать. И это показалоcь мне кошмаром. Я мог лишь видеть, мог говорить, но не мог слышать. Но я задавался вопросом, что же я мог бы отдать, из этих основных возможностей, восприятий мира. Я отдал бы голос. Для наcлаждения этим миром, он не так нужен. Нужна глаза, слух, осязание. Умение ходить, дышать, заниматься целеполаганием. Умение быть Живым. Думаю, это cамое главное.
И кажется, это конец.
Все не выходит из головы конкурс фанфиков.
Слепые, как они видят мир? Я бы хотел написать о Терези. Хотел бы погрузить читателя в ее мир. Интересно у слепых еть возможность видеть? Видеть то, что хотят они. Неужели все привыкают к бесконечной тьме, и воспринимают лишь тьму. Неужели нельзя придумать, что ты видишь свет? Мир, свой мир. Слепые, наверняка, видят по-своему. Что они видят? Какого цвета наши души, наши поступки. А те, кто слеп от рождения, они не пособны воспринимать мир, таким каким мы его построили, но у них же, я думаю, должен быть мир, хотя бы какой-нибудь, хотя бы придуманный.
Каков он... Там, в их осзнании? Яркий, темный? Разноцветный, Черно-белый? Они способны понимать форму, осозновать чувства, что может подарить предмет при касании, но они же не могут предположить цвет. То есть их мир, может быть и бесцветным, состоящим из чистых форм не имеющих цвета.
Я смотрел по дневнику
Прошел год, год Падения Бабочки, моей родной и не моей одновременно
Хрупкой, уязвимой, болезненно худощавой, прекрасной. Прерывистой
Поминаешь, ее как ушедшее, призрачное, как мертвое. Мертвая Бабочка. Она не любила, когда ее так называли, не любила, раздражалась
Я каждый год кого-то ломаю. Этой зимой сломался мой кислород, мое прекрасное ,чудесное существо. Безбожный романтик
***
Пьеро вздрогнул, оглядываяясь вокруг, тяжело дыша, и кусая белесые губы. Он бы упал и заплакал, ели бы не было этого шока, оглушения, которое бывает после сильного удара, ломающихся костей, болевой шок. По щекам стекали тонкие чернильные струи слез, настоящих, пачкающих белоснежный, будто бы светящийся в тусклом свете помещения фарфор. Когда он вновь вернется домой, он упадет на пол и будет задыхаться, от недостатка. Килорода? Нет. Идеала, все рушилось так легко, так просто, умирало, протыкаяь каждым словом. Правда вела к боли, несоизмеримой, но была правдой, обреченной на существование. Нужно было ее сказать, нужно было подавить последние кусочки света в своей беспроветной жизни.
-А ведь ты на самом деле несчастен, глупая Кукла-Саша вновь усмехался, делая затяжку за затяжкой. Он стал чаще возвращаться к этому. Чаще делать намеки, что уже пора, пора отказываться от мечты, от идеалов. Город солнца, где они остановились, цвел. За Окном Небо расцветало иссине-пасмурными, зимними красками, а снег падал на канал, протекающий под самыми окнами. Цветы покрылиь тонкой корочкой льда. У распахнутого окна привычно Александр, курит, глядя на проплывающие лодочки под окнами и синее небо. Наверное, зима ему нравится. Эта зима
Пьеро взвыл, взвыл от резкого осознания, что ему сужденно лишь рушить, разрушать, делать больно, обликая всех и вся в форму хаоса. Прекрасное легко разрушается, идеал же соткан из твоих мечт. Можно ли было бы простить Безбожному романтику его... его падение. Он всегда был таким, он всегда был прекрасным и мерзким в своем собственничестве. Идеал, запятнанный яркими каплями чернил. Он обличен на страдания, а его палачом вновь стал Пьеро. Пьеро, вновь тихо взвыл, боль пробиралась даже сквозь шок, бесконечная ломающая и предъявляющая права на его сердце
-Это только твоя ошибка - Парень сидящий у окна, Саша, совершенно не был похож на флегматика, но те слова, что он сказал, были правдой. Вновь болевой шок окатил сознание. Нужно, попытаться встать колен, прикрыв кукольный рот, бархат губ. Надо, попытатья воостановить идеал.
Идеал отказывается.
воскресенье, 02 сентября 2012
-Мы возвращаемся?
И тихий вздох у самых окон, над неспящим
ночным городом, утопающем в свете бесконечных глянцевых вывесок, наполненных,
будто бы баллончики с краской, чем –то ядовитым. Сеть света, раскинувшаяся под стеклянными
многоэтажками, заглатывала лучи луны, заставляя его тонуть в бесконечном
течении дорог и фонарей. Оранжевый сгусток подсветок фонарей тронул дороги,
расцветая сорняками. Но этот свет скрывал. Скрывал всю дневную грязь,
обобщенность дней. Этот свет не был мистическим. Он был чем-то привычным, саморазумеющимся.
Пьеро чертил на растянутом холсте ледяными линиями беспристрастных голубоватых
оттенков, перебирая карандаши, словно четки, и прикладывая грифели к шершавой
поверхности. Город за окном– оранжевый.
Город на холсте – голубой. Будто бы сотканный из света мириадов далеких звезд.
Совсем как противоположность Луны. Она желтовато-охристая,
с растянутым кратерами дырами – местами обострения зеленовато оранжевых
оттенков. Ее свет голубой. Нежный. Не столь категоричный и контрастный во тьме. Проекция Мира стекла из сна.
-Мы возвращаемся.
Тихий приглушенный вздох, и замирающие четки карандашей в
белых длинных пальцах, напоминающих в своем изгибе изящные ветви тончайших ив. Плачущих
деревьев, стволов. Согласие. И радость улыбки на малиновых устах девочки, расправляющей
свое розовое платьице. Бесконечность белоснежных оттенков, затерявшихся в
кукольных, вороных ресницах – доказательство усталости. Карандаши выпали из
рук, утопая в темноте пола, синего жесткого ковра. И в пространстве блестящие
поблескивающие линии стволов, оплетающих друг друга роз. Согреть пространство
невозможно. Темноте не нужно тепло. И неведомые двери, вычерченные призрачными
гранями роз, раскрываются пред двумя куклами. Пьеро просто отодвигает холст,
мольберт, тяжело вздыхая и поправляя лиру поэта за спиной. Изящество
белоснежного кимоно немного измялось. Пуанты почти стерлись. Пьеро делает шаг.
Назад. Вместе с
Изабеллой.
Пора обратно. В утопию.
пятница, 10 августа 2012
Она засмеялась. Тихо в звенящем раскате треснутых колокольчиков. Закружилась, словно ворох черных бабочек с шелковыми крыльями, переливающимися перламутром в ярко освещенной комнате. Глянец черных губ дернула безумная улыбка. Стук носков пуант, раскалывающий разноцветный кафель извилистыми змеями трещин. Тщетность кудрей рассекла лента острого веера. А она все кружилась и пела, пергамент обтянул трещины на потолке.
-Прекрасный безликий мир - слезы прорезали голос невыносимым наваждением, сорвавшимся нитками из иголочек сознания. Надорвало. - Прекрасный проклятый мир. - она то замирала, то оживала, кутаясь в порывах воздуха нервным движением. А зеркала лишь врали. Зеркало музыкальных инструментов нагло лгало. Черная роза мягко обвивала винком ее виски и лоб, но вовсе не вбивалась меж трещин, еще больше заставляя их расзрастаться по лицу. Музыка врала. Все было прекрасно и фарфоровые царапины вовсе не подернулись каплями черной смолянной крови. Это все была не правда. Она выхватила скрипку со стойки у фортепьяно, и та издала пронзительный плач, полетев в трещины и разбиваясь подобно брызгам стены дождя, растекающейся по треснувшей клетке.
Вопль пронзил насквозь железные тонкие ребра. И была боль, боль и прорезавшиеся пруты костей сквозь нежные переливы кожи, прорвавшие плотные корсет.
-Безликий мир - и она задыхалась, все время повторяя одну и ту же фразу. - Сегодня не кончится никогда.
воскресенье, 22 апреля 2012
Часто сталкиваясь в общении с авторами, работающими в фендоме Ориджинал можно услышать такую реплику: «...я пишу фанфики», следует задаться таким вопросом: Почему подобный фанфик нельзя назвать полноценным и самостоятельным произведением? Почему именно Фанфик? Тогда возникает и второй вопрос, можно ли считать ориджинал отраслью фанфикшина, стоит ли его относить к фендомам, как таковой? читать дальше
суббота, 14 апреля 2012
Я нашел запись, старую и очень тоскливую....
Когда-нибудь я вновь узнаю в этой записи себя.
Персонажи: Рютаро/Тадаши, Рютаро/Мана, Рютаро/Аки
Рейтинг: G
Жанры: Джен, Философия, Повседневность, POV, AU, Занавесочная история
Предупреждения: OOC
Размер: Драббл, 1 страница
Кол-во частей: 1
Статус: заморожен
Описание:
Остаточное ощущение зимы. Немое ледяное отчаяние. Публикация на других ресурсах:это вряд ли кому-нибудь понадобится.
Примечания автора:Всего лишь мысли, собранные в клубок почти цельного сюжета.
Главное ведь жить?
увлек за собой. Но зачем тебе это?
идет снег. Хотя ты сам обещал, что остановишь время. Зачем ты врал.
понедельник, 02 апреля 2012
среда, 28 марта 2012
Я тихо дышу, пытаясь полностью ощутить вдох, но получаю лишь рваные кусочки кислорода, впитанные из воздуха. Но понимаю, что ничего не остается кроме этой какой-то даже безбожной пустоты. Я в полном отчаянии.
Придуманные идеалы разрушились карточными домиками, сдутыми детским нетерпеливым дыханием.
Я буду счастлива, но такое ощущение, мерзкое. Ощущение застоя, бесконечность, зовущаяся депрессией. Последствия морального опьянения. Последствия морального холода. Я есть. Я живу. Я ощущаю себя. Детские слова, запятые, точки, троеточия. А троеточий слишком много. Слишком много не законченной мысли. Но ведь я научусь заканчивать свои мысли?
Мне есть что сказать? Объяснить? Показать? Рассказать? Вновь невыносимая куча вопросов, на которые нужно искать ответы самому. И только сейчас понимаю, что одиночество это то, на что человек сам себя толкает, делает сам себя уязвимым, обрекая на безумную безудержную судьбу. А безумна ли она? Госпожа Судьба вряд ли похожа на легкомысленную эгоистичную боль, ее одежды вовсе не бархатны, а скорее напоминают износившийся хлопок, такой дешевый из которых шили рубашки морякам в средневековье, в каких разгуливали по теплым водам Тихого океана пираты, разграбливая целые суда.
Не правильное живое одиночество.
Я ведь решила сделать себя идеальной во всех отношениях, перенести реалии ролевых, придуманных миров в настоящий мир, сделать все настолько же настоящим, насколько себе представляю в фантазиях, но чем больше я погружаюсь с головой в реальность, тем больше понимаю, что это какой-то круговорот событий.
А ты должен улыбаться.
И вот я уже отражение себя. Я сижу на высоких полках, доставаемый лишь грубыми людьми, они ждут, когда мой завод кончится. Я жду. Чтобы вновь сесть на полку и улыбаться.
понедельник, 19 марта 2012
Роджер вещает: 
Satou Kenken из Plastic Tree в начале марта был госпитализирован с острым гепатитом и в настоящее время проходит лечение. Посовещавшись, согруппники решили не отменять весенний тур и до выздоровления ударника пригласить сессионного музыканта.
Satou Kenken из Plastic Tree в начале марта был госпитализирован с острым гепатитом и в настоящее время проходит лечение. Посовещавшись, согруппники решили не отменять весенний тур и до выздоровления ударника пригласить сессионного музыканта.Страшно все же, я бы очень не хотел, чтобы с "Пластиковым деревом" что-то случилось, а если случается с членом команды, то, это ведь отражется на всех в группе? Или нет?
Самое странное сегодня было точно осознать, что музыка по сути своей всегда рядом. Она не обижается, не уходит, не разбивает сердца. Разбивают люди, но мне еще не разбивали ничего. Просто осознать что музыка будет всегда рядом, независимо от ситуации. Не отвернется. Музыка- это не вещь, это что-то духовное. Наша духовная свобода, правда?
Недавно меня поситил сон, сон о том,
воскресенье, 26 февраля 2012
Доброе утро.
Я очень хочу поздравить с этим светлым днем , Saida!
Я очень хочу поздравить с этим светлым днем , Saida!
Если честно во мне проснулся горе художник, и мне так захотелось нарисовать вам хоть что-нибудь ...
Честно. Но вот неувязка - это был горе художник. но я все равно нарисовал.
Все же думаю просто слова тоже будут хорошим поздравлением.
Итак...
Я поздравляю вас с Днем рождением! И желаю, конечно, простого человеческого счастья.
Искренности и честности в глазах людей, и любви. Безграничного океана чувств.. чтобы все ваши переживания были только позитивными.
Я рад, что знаю такого чувственного и красивого человека, как внутри так и снаружи.
Под кат я скрыл свое чудо техники Бездарного художника. Если хотите посмотрите, но если честно...
С первого раз сесть за палншет было трудновато, но я очень старался..
Кстати, этого иноплонетянина зовут Тора
Он дарит одно желание, в честь дня рождения.
суббота, 25 февраля 2012
Каждый день терзает мысль о том, что
Нужно вести этот дневник.Вести, чтобы вернуть себе что-то, что уже успел потерять...
Ноиногда хочется, чтобы читали все эти записи, смотрели на них и осознавали, что я пишу не просто так,
Я не просто так хочу поделиться тем что внутри моей пустоты...
Но в пустоте же не может быть ничего, правда?
Значит - правильно не читают...
Значит...
Нужно вести этот дневник.
Но
Я не просто так хочу поделиться тем что внутри моей пустоты...
Но в пустоте же не может быть ничего, правда?
Значит...
" Я никогда не останусь один, ведь у меня есть своя утопия и Ты... "
Иногда мне кажется что я оделся в маски. Красивые, треснутые, подернутые дымкой утопичности старые сказки -маски.
Мне стало это казаться все чаще. Но ведь на самом деле меня много внутри...
Много снаружи...
Я умею улыбаться, смеяться, плакать. Я делаю все искренне, просто кажется, что мир начинает ломаться за моей спиной,
хотя нет.. это только сменяются мои лица.
Изумрудные розы, изумрудное кресло, изумрудные чашки, изумрудные бусы...
Она улыбается своими ярко красными устами, прикрывая рыжие, просвеченные солнцем, ресницы. Ее невесомые руки - кукольные, к сожалению, - так нежны, они будто бы сотворены из белоснежных, чистых лепестков Королевских роз, они будто сотканы облачными руками вечности. Она подбирает рыжие маленькие кудри жемчужными заколками, высокими хвостами, украшенными сапфирами, неофитами и ониксами. Ее глаза светятся малахитом. А она вновь улыбается. Я смотрю за ее сложной, многогранной красотой. Она почти живая. Так легко может показаться. Она почти движима в своем покое окутанном мерцанием и отблесками изумрудов, украшающими темно-зеленый бархат ее юбок длинного массивного и тяжелого платья. На ее щеках румянец - абсолютная противоположность ее серьезности.
Она привстает из-за туалетного столика, сразу же, как только замечает пристальный взгляд кого-либо. Красота не ее конек, но тем не менее она прекрасна, так же прекрасна, как внутри...
А внутри нее почти живой человек. Почти...
Он истерзан муками живого разума, бойкого, четкого, отточенного об камни слов великих классиков, об морали мира реалистов, сентименталистов, о смыслы прозы Карамзина, Достоевского, Толстого, Грибоедова, о лирику Лермонтова, Тютчева, Фета, Маяковского. Всех их она прочла. Потому что книги - единственное, что она полюбила в этом мире. Ее аристократичная бледность кожи и тонкость силуэта в жестом корсете громоздкого платья красит ее внешность.
Можно ли живое естество назвать красивым?
Можно ли назвать живой разум уже почти зрелого человека назвать не уродливым?
Она искала эти ответы в книгах,но однажды ей посоветовали не заниматься подобными глупостями и не задаваться риторическими вопросами. Потому что это не принесет облегчения, потому что это старит ее душу, точно так же как цинизм доброго человека, точно так же мечтателя скептицизм.
И поэтому она не ищет ответов, лишь глотает книги в своем безграничном покое с изумрудным оттенком.
И лишь ночью, когда весь дом затихает, она снимает тяжелый корсет, белые, кружевные нижние юбки ложатся на пол нежным шлейфом скатывается с нижней хлопковой рубашки, когда тяжелый бархат и парча перестают стягивать хрупкое тело госпожи Антуанетты, она распускает длинные, кудрявые волосы, те замирают на плечах, струясь медным и лиловым сиянием, переливающимся в нежно-голубые, лазурные оттенки под влиянием света луны, вниз по очерченным лопаткам - признака аристократической крови, прикрывая широкие, но тонкие, бедра, ложась жидким сплавом меди и золота по белоснежному идеально отглаженному хлопку ночной рубашки. Она раскрывает парчовые шторы, и застывает, застывает словно принцесса из сказок, что небыли ей никогда доступны, замирает, приподнимает после голову, и закрывает глаза, словно свет луны способен ослепить. Словно светится в темноте ее изящный силуэт, она напоминает русалку, что под лунные серенады сидя на каменьях пресноводных рек. Рыжий блеск волос предает ей волшебство, живость. Но она стоит замерев, будто бы способна вдохнуть этот свет, просто наслаждаясь.
Но потом она закрывает парчу штор, и время вновь восстанавливает свой бег, все больше состаривая ее изнутри и проклиная умом.
воскресенье, 19 февраля 2012
Колыбельная для Солнца
Автор: Piero_Tokiossi
Бета: ССБ
Фэндом: Katekyo Hitman Reborn
Персонажи: Кике/Дейзи
Рейтинг: PG-13
читать дальше
Автор: Piero_Tokiossi
Бета: ССБ
Фэндом: Katekyo Hitman Reborn
Персонажи: Кике/Дейзи
Рейтинг: PG-13
читать дальше
суббота, 18 февраля 2012
14.02.2012 в 20:24
Пишет Saida~:Безымянному персонажу наконец выбрали имя!
Теперь новый маскот Plastic Tree (предполагаю, что это будет заменой Некозируши) - это милое сердце из новой версии joumyaku.
Назвали его Ponpu (вернее, такое имя выбрали фанаты в твиттере, а ПлаТри одобрили).По-моему нелепее и не придумаешь, но... %))
А еще Таро-сан попал на обложку Rock and Read 040. Ждите сканов ; )
URL записиТеперь новый маскот Plastic Tree (предполагаю, что это будет заменой Некозируши) - это милое сердце из новой версии joumyaku.
Назвали его Ponpu (вернее, такое имя выбрали фанаты в твиттере, а ПлаТри одобрили).
А еще Таро-сан попал на обложку Rock and Read 040. Ждите сканов ; )
Рютаро потрясающ...
Я в восторге от него...
немного восторга
Но сегодня...
Мне кажется, так мало есть о чем сказать....
Я решил вести дневник
"О людях"...
Зачем?
Может, чтобы помнить о каждом...
помнить о людях окружающих меня...
-Зачем их помнить, они ведь никуда не денутся... - говорит маленькая Изабелла, покачивая шарнирными ножками, одетыми в розовый атлас. Она красивая.
День Первый.
Юля Валерьевна.
Она двигается медленно, как будто движения - это усилие. но удивительно грациозно, словно старая пантера, при всей своей громосткости и тяжести.
Она никогда не двигается рвано, быстро. Не спешит, я никогда не видел чтобы она бежала по лестницам, спешила что-то отдать. Как королева она обходит школу. Среди капризных принцев -школьников, она кажется строгой наставницей.
В ней есть что-то неуловимо благородное, в чертах. Выражении лица, голосе. Как будто поставленный, но в то же время искренний. Так умеют лишь актеры - играя, быть собой. Она уже не молода, но все равно свежа. Строгость, справедливость и закон - это олицетворении чести нашей бесчестной школы.
Наш завуч.
Учительница Немецкого.
К сожалению, ее имя для меня загадка.
Для того, кто всю жизнь слышал лишь английский твердый акценты, впервые услышать немецкую правильную речь - словно услышать трель гитары или виолончеля, за исключением того, что ни один инструмент, который был слышан мной, не был похож на этот язык, на правильный акцент, на мелодию голоса нашей учительницы. В ней читалась немецкая правильность, немецкая выдержка - сухая, как звучание правильных согласных, гласных...
И никто, никто из присутствующих "немцев" учеников не мог произнести так. Так...
Ах. С придыханием, шершавый, будто язык змеи. Я бы хотел слышать его часто. Не в песнях Рамштайн - тяжелых, сложных для понимания, а именно так. Из ее уст. у нее звонкий голос, гулкий, но не тонкий, не писклявый. Интересный. Он напоминает Орган. Звуки органа в хитросплетении мелодий флейты. Невыносимо приятно, вслушиваться в отточенный, живой язык. Шершавый язык. Множество глухих согласных.
Она знает три дополнительных языка, кроме русского, Немецкий, Английский и Французский, но ничто кроме вышеописанного не звучит у нее так же красиво, проникновенно. Сухой Чопорный Английский язык не для ее уст.
А Французский кажется наигранным, чужим.
Сама учительница удивительной красоты женщина. Красивые прямые тонкие, но сильные волосы едва доходят до плеч, отливая Черными и бордовыми оттенками в рыже-красном зареве волос. А глаза, узкие, рыбовидной формы, такие же как у большинства русских, но в купе с красными волосами, они кажутся двумя изумрудами, обрамленными в золото. У нее Персиковая кожа. Ходит она быстро, медленная походка ее смотрится аляповато, смешно. В ней остался еще этот юношеский блеск, лоск, красота. Лишь горькие складки у кончиков губ, глаз, на лбу выдают истинный возраст. Ах, да, у нее тонкие симметричные губы. С очень четкими контурами. Губы, которые она подкрашивает, в так органично смотрящуюся бордовую помаду. Она не смотрится ярко, или бледно. Она служит венцом этих губ, не прикрывая их красоту.
«Продолжение следует»
среда, 15 февраля 2012
В последнее время это стало почти реальным, мысль о том что он рядом. Сквозь шум толпы, идя по школьным коридорам, забивающимся маленькими бегущими детьми в своих утюженых рубашках, своих идеально черных и серых безликих костюмах, идя сквозь шум громко разговаривающих людей - уже почти взрослых, но еще детей, я вижу его. Он застыл и смотрит лишь на меня. А все заглушает толпа. Все звуки. В руках у него Красный шарик, а в шарике отражается мир одной Перемены. В красном шаре, чуть больше его головы, застывшем в таком же статичном положении, как и сам Рютаро, в бликах рисуется реальность, искаженная в форме шарика. А взгляд у Него - владельца шарика, такой черный, бесконечно глубокий...
гнетущий, и цепляющийся за всю темноту что есть внутри, цепляющийся за все светлое что есть внутри - одновременно. Именно поймав этот взгляд, он немного усмехающийся, но в то же время слишком пустой. Это похоже на Пустоту - предвещающую что-то неописуемое. Но не Рютаро. но мне не улыбается, лишь смотрит своим сосредоточенным взором. И мне кажется, что сквозь этот гудящий шум я слышу его шепот. Его голос.
Он звучит громче, но эта громкость все равно перекрывается. Шум сливается в одно, в одного зверя и я застываю, он шепчет лишь одними губами. он близко, лишь на том конце коридора.
Совсем близко. Держащий в хрупких тонких пальцах шарик. Шарик который отражает его самого, одетого в бесформенную куртку, в свободные штаны, с прорезями на коленях и у бедер, в прощелки этих дыр видно, его тонкие ноги, острые колени.
Он кажется невыносимо тонким. Он будто весь состоит лишь из костей. Наверняка, под широким балахоном прячутся острые плечи с выпирающими косточками. Ключицы, тоже острые, и тоже слишком заметные. И бледнота, фосфоресцирующая бледнота лица лишь глаза, будто бы выглядывают сквозь челку, словно бы два огонька, сквозь завесу, и челка ведь не такая длинная.
Он не обыкновенен. И он шепчет слова той песни, что я запомнил навсегда.
И я понимаю с японского, которого не знаю, на самом деле. Понимаю, что он напевает строчки:
Мы будем вместе писать о Спике.
О звезде? Правда? А потом морок видения растворяется...
Растворяется и в конце коридора нет никого, но никто не заметил что я остановился. Никто не заметил. Перемена на исходе. И, кажется,
я счастлив. Слышать лишь его шепот, сквозь живой, глушащий звук толпы. Слышать его слова...
Я улыбаюсь. Солнце озарило коридор, словно только и ждало моей улыбки, шум почти затих, люди ушли. И я уже не слышал отголосков песни.
гнетущий, и цепляющийся за всю темноту что есть внутри, цепляющийся за все светлое что есть внутри - одновременно. Именно поймав этот взгляд, он немного усмехающийся, но в то же время слишком пустой. Это похоже на Пустоту - предвещающую что-то неописуемое. Но не Рютаро. но мне не улыбается, лишь смотрит своим сосредоточенным взором. И мне кажется, что сквозь этот гудящий шум я слышу его шепот. Его голос.
Он звучит громче, но эта громкость все равно перекрывается. Шум сливается в одно, в одного зверя и я застываю, он шепчет лишь одними губами. он близко, лишь на том конце коридора.
Совсем близко. Держащий в хрупких тонких пальцах шарик. Шарик который отражает его самого, одетого в бесформенную куртку, в свободные штаны, с прорезями на коленях и у бедер, в прощелки этих дыр видно, его тонкие ноги, острые колени.
Он кажется невыносимо тонким. Он будто весь состоит лишь из костей. Наверняка, под широким балахоном прячутся острые плечи с выпирающими косточками. Ключицы, тоже острые, и тоже слишком заметные. И бледнота, фосфоресцирующая бледнота лица лишь глаза, будто бы выглядывают сквозь челку, словно бы два огонька, сквозь завесу, и челка ведь не такая длинная.
Он не обыкновенен. И он шепчет слова той песни, что я запомнил навсегда.
И я понимаю с японского, которого не знаю, на самом деле. Понимаю, что он напевает строчки:
Мы будем вместе писать о Спике.
О звезде? Правда? А потом морок видения растворяется...
Растворяется и в конце коридора нет никого, но никто не заметил что я остановился. Никто не заметил. Перемена на исходе. И, кажется,
я счастлив. Слышать лишь его шепот, сквозь живой, глушащий звук толпы. Слышать его слова...
Я улыбаюсь. Солнце озарило коридор, словно только и ждало моей улыбки, шум почти затих, люди ушли. И я уже не слышал отголосков песни.
вторник, 14 февраля 2012
В то время, когда земля лишь создавалась, и царство камня, земли, стекла, глины, еще были на этой земле, в то время когда всем миром правил огромный мудрый титан, жил хрупкий стеклянный принц.
Принц повелевал страной из стекла, в его хрупких руках хранилась целая страна, на его юношеские, почти детские плечи возложили огромную ответственность. А принц...
Принц, словно красивейший цветок альпийской розы расцветал в своем холодном царстве и одновременно восхищался солнцем. Смотрел на него сквозь лучи, проникающие сквозь витражи его подчиненных, которые тоже были из стекла. Стеклянный мир каждый день сверкал как необкноыенный, ведь души его жителей были кристально чисты. Но однажды Стеклянному Принцу подарили Орхидею. Но та Орхидея терпеть не могла солнца. Всяческий жмурилась и закрывалась она от солнечных, теплых, нежных лучей, казавшимся блаженством для стеклянной страны.
Тогда принц спросил ее:
Почему ты Орхидея боишься солнечного света?
И тогда Орхидея приподняла свои лепестки и взглянула на сверкающего принца. И тут же зажмурилась. Ей было невозможно смотреть на Принца, который был словно соткан из миллионов крупиц солнечных тканей. Она видела чистое непогасимое солнце. И ее нежные лепестки начинали болеть, и глаза, которые привыкли видеть мрак землянного царства, несщадно жгли.
И Орхидея ответила, жмурясь и выставляя лепестки вперед, закрываясь от света:
Слишком чистый свет, слишком много света, идеального солнечного света, преумноженного сотнями отражениий в Вашем Стеклянном Величестве. -
попыталась уважительно обратиться Орхидея.
Принц удивленно смотрел на нее, а потом вдруг почуствовал тепло. Солнце начало припекать.
И показалось, что до селе неизведанное тепло скользит по нему и уже почти обжигает. Принц вздрогнул схватившись за своё чрезвычайно ломкое, хрустальное сердце и упал в бархат глубокого кресла.
Когда Солнце село за горизонт, Принц не зажег одинокую свечку, что всегда дарила так много света из-за его стеклянной сущности.
Он думал о словах цветка. А цветок смог открыть глаза, лишь на мгновение, чтобы увидеть как разительно изменился принц.
У него стали живыми глаза. такие искрящиеся чистые, хрустальной печалью, красивой, сверкающей и необыкновенной, его глаза казались маленькими огнями, отражавшими свет падающий из окон. Кожа казалось живой под атласом дорогого костюма, а волосы, казавшиеся расплавленным шелком, слегка завились и легли на торс Принца красивой светящейся золотой волной. Принц сидел, приоткрыв губы.
Живой Принц! Или казавшийся живым.
Орхидея, хотела, что-то сказать, но не знала как поступить.
И тогда она лишь прошептала:
Принц, неужели вам так дорого это стекло?
Принц приподнял взгляд и все разительные изменения, как будто мороком слетели с него.
Принц молчал. На следующее утро, Орхидею поглотило пламя солнца, когда всего лишь ослепляющее ее, чтобы она стала звездой, и Принц лежа на поверхности воды, думал о прекрасном цветке, что на миг засставил его ощутить мрачную реальность...
Принц повелевал страной из стекла, в его хрупких руках хранилась целая страна, на его юношеские, почти детские плечи возложили огромную ответственность. А принц...
Принц, словно красивейший цветок альпийской розы расцветал в своем холодном царстве и одновременно восхищался солнцем. Смотрел на него сквозь лучи, проникающие сквозь витражи его подчиненных, которые тоже были из стекла. Стеклянный мир каждый день сверкал как необкноыенный, ведь души его жителей были кристально чисты. Но однажды Стеклянному Принцу подарили Орхидею. Но та Орхидея терпеть не могла солнца. Всяческий жмурилась и закрывалась она от солнечных, теплых, нежных лучей, казавшимся блаженством для стеклянной страны.
Тогда принц спросил ее:
Почему ты Орхидея боишься солнечного света?
И тогда Орхидея приподняла свои лепестки и взглянула на сверкающего принца. И тут же зажмурилась. Ей было невозможно смотреть на Принца, который был словно соткан из миллионов крупиц солнечных тканей. Она видела чистое непогасимое солнце. И ее нежные лепестки начинали болеть, и глаза, которые привыкли видеть мрак землянного царства, несщадно жгли.
И Орхидея ответила, жмурясь и выставляя лепестки вперед, закрываясь от света:
Слишком чистый свет, слишком много света, идеального солнечного света, преумноженного сотнями отражениий в Вашем Стеклянном Величестве. -
попыталась уважительно обратиться Орхидея.
Принц удивленно смотрел на нее, а потом вдруг почуствовал тепло. Солнце начало припекать.
И показалось, что до селе неизведанное тепло скользит по нему и уже почти обжигает. Принц вздрогнул схватившись за своё чрезвычайно ломкое, хрустальное сердце и упал в бархат глубокого кресла.
Когда Солнце село за горизонт, Принц не зажег одинокую свечку, что всегда дарила так много света из-за его стеклянной сущности.
Он думал о словах цветка. А цветок смог открыть глаза, лишь на мгновение, чтобы увидеть как разительно изменился принц.
У него стали живыми глаза. такие искрящиеся чистые, хрустальной печалью, красивой, сверкающей и необыкновенной, его глаза казались маленькими огнями, отражавшими свет падающий из окон. Кожа казалось живой под атласом дорогого костюма, а волосы, казавшиеся расплавленным шелком, слегка завились и легли на торс Принца красивой светящейся золотой волной. Принц сидел, приоткрыв губы.
Живой Принц! Или казавшийся живым.
Орхидея, хотела, что-то сказать, но не знала как поступить.
И тогда она лишь прошептала:
Принц, неужели вам так дорого это стекло?
Принц приподнял взгляд и все разительные изменения, как будто мороком слетели с него.
Принц молчал. На следующее утро, Орхидею поглотило пламя солнца, когда всего лишь ослепляющее ее, чтобы она стала звездой, и Принц лежа на поверхности воды, думал о прекрасном цветке, что на миг засставил его ощутить мрачную реальность...
понедельник, 13 февраля 2012
Сегодня я начинаю новую страницу в дневниках. Чистую?
Едва ли...
Едва ли...
Аки, Кохай - имена, что придумал не я, принадлежат одному человеку.
Он всегда говорил что я дорог ему. Но не давал вечных клятв верности, не признавался в любви.
Он казался мне маленьким и милым существом с миниатюрном сердцем, которое легко разбить.
Легко сломать, человека слишком легко сломать. У людей хрупкие запястья, израненные мечты, потому что еще с детства их приучают не мечтать...
А потом, словно проходят строгий отбор, отбор ведущий в никуда. Отбор не предвещающий ничего, кроме безграничной мечты, веры и надежды.
И Куклы так же мечтают....
Печально для существа вечности. Маленькой вечности, запечатленной на линиях изогнутого матового рта. Печально для блестящей пустоты....
А Кохай? Кохай был тоже живым, настоящим, ощутимым... почти.
И ни кого не будет волновать это почти, потому что кукла научилась ломать слабых своей придирчивой безукоризненностью.
Он был не эстетично горячим, рвано дышал под едва-едва ощутимым прикосновениям холодных, впитывающих тепло, фарфоровых пальцев. Ребенок в своем проявлении, который может показаться взрослым, умудренным, потому что научился пародировать жестоким бульварным крикунам:
"А мир отвратителен" - кричат они, и их крик залетает в окна. Только я не слышу их.
Может я глух.
Да! я глух, слеп, нем, нелогичен. И все я. Пьеро. Пьеро, который слишком надеялся на Кохая, слишком часто забывал, что Кохай всего лишь человек.
А что было его любовью? Что для него Любовь?
И это слепое ожидание святого.
Сломало, сделало ломким, эгоистичным. Пустым.
Словно ребенок, не получив того, что хотел, предавший морали.
***
-Правда отвратительно? - кривая усмешка исказила его обветренные губы. - Ты последний эгоист. - смешок обреченный, болезненный, наполненный сарказмом. Ему больно. Ему нужен был Кохай! И осознание этого приносит невыносимую боль. Ему нужен был тот живой кусочек тепла в этом ледяном царстве воздушных замков. Единственный, кто говорил ему, что Саша еще жив. Что он еще может чувствовать. И чертос-два, ему дались все эти красивые определения любви, морали. Было важно лишь одно. Эта глупая согревающая привязанность. - На перекор всем своим слащавым словечкам о преданности, кукольности, поступил как последняя тварь, как подонок. Бросил! Бросил, когда ему было особенно тяжело. Сволочь. - последние слова он сплюнул в открытое окно , словно мерзость накопилась в его рте, и он попытался освободиться. Он достал неуверенным жестом сигареты. Не хотелось ему смотреть на Куклу - Пьеро, застывшую перед ним, прожигающей пустотой уставившаяся на него. И не хотелось курить, очень отчетливо хотелось сдохнуть. Или выть. выть на луну, словно от этого станет лучше.
-Но я ведь. я ведь... - оправдания были излишни. Он действительно бросил Кохая, по глупой причине, из-за того, что тот не ответил на вопрос о любви, как надо было Эгоистичной кукле. Всего лишь не правильный ответ, а вызвал столько боли и отвращения, что стало больно говорить и писать. Мир медленно раскололся, тихо с хрустом, по каждой части прошлись трещины.
Всего лишь не правильный ответ...